В конце 40-х годов XX вв. в американской психологии возникло направление, названное позднее этнопсихологическим, утверждавшее существование  у различных этносов специфических национальных характеров, отличающихся стойкими психическими характеристиками личности, отражающимися на «культурном поведении» представителей того или иного народа. Так, одна из идеологов этой школы, Рут Фолтон Бенедикт[1], строила «модели культуры» и «модели усредненной личности», как уменьшенной копии этой культуры, отдавая приоритет в формировании национального характера влиянию на него культурных институтов в процессе воспитания подрастающего поколения. Другая исследовательница, М. Мид[2] постулировала точку зрения, согласно которой взгляды, стиль жизни, мировосприятие представителей различных национальностей образуют несовпадающие «модели мира», формирование которых обусловлено спецификой обучения ребенка, в свою очередь, определяемой системой ценностей и поведением взрослых. При этом, в большинстве своем, американские этнопсихологи указывали на то обстоятельство, что черты характера у представителей масс и элитарных слоев населения - контрарные.

  Аналогичные процессы протекали и в исторической науке, где к концу 40-х гг. XX в. на передовые рубежи начала выдвигаться французская школа «Анналов» (Л. Леви-Брюль, Ж. Лефевр, М. Блок, Ле Гофф, др., в отечественной историографии указанное направление развивали[3]  П.Я.Гуревич, Л. Баткин, ин.), с ее базисной категорией «ментальности», как совокупности специфических характеристик мировидения и поведения (готовностей, установок, и предрасположенностей) личности, несовпадающих у представителей различных этносов и социальных групп.

  Параллельно, в европейское массовое сознание осуществлялась мощная интеллектуальная интервенция идеологии «аналитической психологии» (К.Г. Юнг и др.[4])  с его исходным понятием «коллективного бессознательного», которое толковалось – в одних работах: как психический коррелят инстинктов; в других – как  результат спонтанного порождения образов инвариантными для всех времен и народов нейродинамическими структурами мозга; в третьих – как формообразующий элемент восприятия, обусловливающий саму его возможность (сравни с понятием «соборной личности» у Н.Бердяева)[5].

  В политологическом аспекте (в его теоретических приложениях) концепция культуры, включая национальные аспекты  этой проблематики,  развивалась в работах последователей «культурного консерватизма» (в XX вв. – Р. Скратон, Дж. Кейси, Ш.Левин, М.Каулинг[6]), которые толковали понятие «культура», как совокупность человеческой деятельности,  наполняющей мир значением и составляющей основу осознания индивидом его социальной природы. Так, скажем, по Р.Скратону, указанному осознанию способствует обычаи, которые не являются продуктом индивидуальной воли или результатом «социального контракта», но которые, в совокупности, образуют собой традицию, в свою очередь, стремящуюся врасти в структуру государственного порядка, что, по мнению последователей «культурного консерватизма»,  является  естественным (генетическим) фактором политики и, в частности, демонстрирует необходимость для всякого политического действия выходить за рамки чисто экономической сферы. 

  В той или иной мере все эти взгляды имели источник или нашли отражение в трудах К. Ясперса, О. Шпенглера, Й. Хейзинги,  Ю. Хабермаса и других.

   К концу XX века большинство упомянутых концепций подверглись решительной ревизии (фальсификации)[7].

   Между тем, с развитием разрушительных политических процессов в 90-е гг. XX ст., культурософская и культурологическая проблематика, в их приложениях, обращенных к изучению национальных аспектов, получила новый импульс, обретя актуальное прикладное значение.  В свете сказанного, представляется очевидным, что сегодня назрела необходимость очередной верификации теоретического багажа европейской культурологии, с учетом опыта становления национальных государственных образований на постсоветстком пространстве.

  Не секрет, что идеологическим основанием существованием практически всех (за исключением, пожалуй, Белоруссии и, в самое последнее время, -Молдавии) постсоветских государств являются те или иные националистические доктрины: от «интегрального национализма» Дм. Донцова в Украине (наиболее развитой в теоретическом плане, как думается,   националистической концепции «отечественного производства»[8]) до невнятных элиминаций в рефлектирующий субъект архаического мировидения  среднеазиатских акынов в южных республиках бывшего СССР.   Как правило, - и с этим сегодня вряд ли кто-либо всерьез будет спорить - упомянутые концепции не являются самодостаточным фактором духовной жизни автохтонных этносов: местная и местечковая бюрократия попросту их использует для обоснования олигархического контроля над конкретными территориями[9].  Тем не менее, в своей внешней адресации, националистические концепции апологизируют феномены ментального субстрата национальной самобытности, объявляя их умножение  конечной целью своего применения.

  Способствует ли национализм становлению национальной самобытности? Как соотносятся процессы нацификации и унификации категориальных аппаратов наук (включая гуманитаристику) и их прикладных приложений, развивающиеся в интеллектуальной и духовной сферах жизни Человека начала XXI века? Каковы социальные, экономические, политические последствия применения националистических доктрин на постсоветском пространстве? – вот вопросы, обретающие сегодня особую актуальность и, как думается, имеющие теперь оптимальную опытную базу для разрешения[10].  

   Эти проблемы и рассматриваются в настоящей работе.

  В чем сущность процессов нацификации, происходящих на постсоветском пространстве?

  Существует множество определений понятия «национализм». Одним из наиболее распространенных (а потому, ipso facto, наиболее банальных) является представление о нации, как элементе иерархической системы приоритетов, в основании которой лежит личность, далее – семья, социальное окружение (коллеги по работе, соседи); еще дальше – нация и, наконец, раса. Действующий субъект позитивно относится к своему окружению, причем степень его актуализации, как личности, находится в  пропорциональной зависимости от степени удаленности указанных приоритетов в предложенной системе ценностей. В практическом  плане, процесс нацификации обусловливает углубляющуюся дифференциацию общественного бытия, прогрессирующий изоляционизм социальных институтов в контексте существующей культурной традиции; негативное отношение ко всему «чужому» (как проявление «естественного отбора»); и, в конечном счете, экспансионистский индивидуализм, имеющий целью адаптировать окружающую действительность к особенностям мировидения конкретных личностей. В историко-научном континууме националистические концепции (впрочем, как и любые прагматические наложения на действительность, претендующие на всеобщность), с нашей точки зрения, не имеют серьезной перспективы, ибо жизнь несоизмеримо богаче, нежели мыслительные усилия субъектов, претендующих на ее адекватное  осмысление (вариант: витальное «освоение»).  Однако, в социальном смысле, они оказываются одними из наиболее действенных, ибо их использование в социальной практике влечет  столь масштабные социальные последствия, которые не могут быть обеспечены никакими другими «продуктами» интеллектуальной активности (вспомним «холокост», Освенцим, Бухенвальд, погромы польских «зайдов» в Западной Украине в период ВОВ, современный этноцит русскокультурных этнических образований на постсоветском пространстве).

  Рассмотрим итоги процесса нацификации на примере современной Украины.  Какие последствия имела нацификация одной из самых процветающих республик Советского Союза?[11]

  Коснемся нескольких аспектов: некоторых – кратко; других – чуть более пространно.

  Экономический аспект. О современном состоянии экономики Украины написано достаточно много.[12] Наиболее значимыми ее показателями являются: катастрофическое падение промышленного и сельскохозяйственного производства по сравнению «доперестроечным» периодом, отраслевая и региональная деформация, нехватка инвестиционных ресурсов для модернизации  базовых отраслей промышленности и сельского хозяйства, кризис в топливно-энергетическом комплексе,  наличие проблемы внешнего долга и, связанная с нею, финансовая нестабильность, половинчатость и незавершенность экономических реформ, кризис неплатежей, бюрократизация системы управления экономикой страны, с одной стороны, и ее криминализация (уход значительного сектора в «тень»), с другой.

  Все эти проблемы, в той или иной мере, являются следствием нацификации политической жизни страны.

  Так, скажем, катастрофическое падение промышленного и сельскохозяйственного производства непосредственно связано с разрушением и деформацией экономических связей Украины с бывшими республиками СССР[13]; отраслевая и региональная деформация экономики Украины явилась опосредованным следствием политики специализации и кооперации, проводимой в рамках единого союзного государства; при этом, с изменением масштабов экономической активности, кооперативные связи ослабли и модель, успешно работавшая в рамках целостной системы экономики, обернулась  проблемой при ее фрагментации; нехватка инвестиционных ресурсов для модернизации промышленности и сельского хозяйства происходит из процесса раздробления финансовых мощностей в ходе приватизации отраслей экономики; кризис украинского ТЭКа  опосредован прогрессирующими финансовыми аппетитами российского производителя; наличие внешнего долга и, связанная с ним, финансовая нестабильность обусловлены всеми вышеперечисленными обстоятельствами вместе взятыми; криминализация экономической жизни, кризис неплатежей, уход значительных секторов украинской экономики в «тень» обусловлены, зиждущимся на нацификации (а точнее: взаимосвязанном с последней), процессе индивидуализации общественной жизни (см. ниже); бюрократизация системы управления экономикой страны является аутентичной реакцией  правящего страта страны (украинского чиновничества) на  негативные процессы, происходящие в экономической жизни страны.

  Другими словами, нацификация Украины является значимым фактором деформации и последующего разрушения экономики страны. 

 Политический аспект[14]. Непосредственным следствием нацификации Украины явилось дифференциация политикообразующего слоя страны.      Коротко говоря, политическая активность в современной Украине  формируется на двух «горизонтах»: региональном и общегосударственном. При этом, на общегосударственном уровне политическая жизнь обусловлена взаимодействием двух факторов: политической активности партий и общественных объединений и политической активности администрации и ближайшего окружения Президента Украины[15]. Как  упоминалось выше, в целом власть в стране находится в руках украинского чиновничества, способного подавить любую оппозиционную активность, включая выступления членов собственной корпорации (см. примеры Звягильского, Лазоренко, др.).

  Региональные кланы Украины играют определяющую роль в осуществлении экономической политики на «подконтрольных территориях». Поэтому условия хозяйственной жизни различаются здесь существенным образом[16].

  Так, можно выделить пять крупных региональных массивов на территории Украины: Восточная Украина (промышленный регион: Донецкая, Запорожская, Луганская, Харьковская области; словом, Донбасс, в распространенном толковании этого термина), Днепропетровск (как «кузница управленческих кадров» и опорная база украинской «оборонки»), Новороссия и Крым (районы интенсивного сельского хозяйства, туристическая зона, зона повышенной деловой активности), Центральная Украина («столичный регион» - средостение экономических, финансовых, политических процессов) и Западная Украина (сельскохозяйственный район, с экстенсивным ведением хозяйства, основанным на «хуторской» организации землепользования). Отличительной чертой политической активности украинских региональных лидеров к настоящему времени является нарочитая лояльность к правящему режиму и – параллельно – латентное стимулирование процессов регионализации страны, как источника укрепления личной власти.

  Политические партии Украины подразделяются на две разнохарактерные группы. Большинство из них (как правило, партии «центристского направления») представляют собой либо «отстойники» для «избытых» (временно или безвозвратно) из «большой» политики украинских чиновников, либо структуры, предназначенные для «отмывания денег», либо политическое прикрытие лоббирующих торгово-промышленных группировок (включая российские). Крайне «правые» (УНА-УНСО, КУН) и крайне «левые» (КПУ, СПУ, др.) - состоят из людей, искренне разделяющих постулируемые (полярные) политические идеалы. Многочисленные и маловлиятельные пророссийские политические объединения, в основной своей части, являются маргинальными образованиями, ориентированными на извлечение прибыли из декларирования  политических программ[17].

   В последнее время, роль партий «левого крыла» политического спектра планомерно (и закономерно) возрастает, что обусловлено как внутриполитическими (перманентным ухудшением жизни населения, компаративными реминисценциями советского «образа жизни», проч.), так и внешнеполитическими (победа коммунистов в Молдавии, устойчивость режимов Кастро, Ким Чер Ира, объективно экспансионистский            характер панамериканизма ets). обстоятельствами. Между тем, как таковые, политические партии не оказывают существенного влияния на развитие внутриполитической ситуации в стране, где «правила игры» формируются административными циркулярами.     

  Определяющую роль в украинской политике играет ближайшее окружение Президента и его администрация[18]. В самые недавние месяцы в украинской политике усилились позиции ориентированной на Запад правительственной группировки, номинально возглавляемой премьер-министром В.Ющенко[19], однако ее долговременные политические перспективы представляются весьма сомнительными (см. указ. пример П.Лазоренко[20]).

  В целом политическая жизнь Украины характеризуется крайней нестабильностью политической ситуации, произволом региональных и столичных властей, предельной коррумпированностью (зиждущейся на ангажированности) политической элиты,  покоящимся на социальной пассивности и политическом нигилизме основной части электората, прогрессирующим отрывом власти от народа, бюрократизацией властных институтов,  латентной (скрытой) регионализацией страны, ослаблением властной вертикали и, как реакцией на происходящее, ужесточением репрессивной активности направленной против инакомыслящих (см. сообщения о нападении на киевского  корреспондента «Известий», «деле военных отставников», аресте бывшего вице-премьера по ТЭКу Юлии Тимошенко и т.д., и т.п.).  

 В качестве институционального идеала политикообразующего слоя Украины декларируется американская модель демократии. Между тем,  по факту, политическая практика в Украине  является реминисценцией командно-административных методов управления[21]. В итоге, демократические институты (парламент, свободная пресса, общественные объединения), в действительности, в Украине выполняют функцию фасада реальной политической жизни, происходящей по законам бюрократической активности, с неизбывной «подковерной» борьбой «олигархических» кланов, институтом «фаворитизма», совершенным пренебрежением нуждами населения, беспредельной личной властью «первого лица» государства - «Отца (вариант –«Батьки) нации», подлогом и взяткой, как основными средствами достижения политических целей[22].         

 С другой стороны, прогрессирующее обнищание широких масс, сокращение занятости населения обуславливают экстенсификацию политической активности, как суррогата производственной деятельности. В силу сказанного, в украинскую политическую «элиту» сегодня рекрутируются  представители самых разных (включая, люмпенизированные) слоев населения, в большинстве своем, не имеющие не только необходимых знаний, глубоких убеждений, но и элементарных способностей к публичной деятельности. Провоцируемая, как западными, так и московскими политическими группировками беспредельная вариативность политических норм и идеалов, порождает бесконечное многообразие политических платформ и идеологических установок, определяющих возникновение огромного количества общественных объединений, сформированных, как по национальному (общество греков, немцев, евреев; «русские общины Украины» ets), производственному («Селянская партия Украины», «Независимый профсоюз работников угольной промышленности»), так и  идеологическому (КПУ, УНА-УНСО, как нацистская организация) принципам. 

  Вместе с тем, поскольку, усилиями – опять же, -  как московских, так и «атлантических» глобалистов, политическая жизнь страны де-факто превращена в столкновение не только политических, но и цивилизационных проектов, зиждущихся на контрарных иерархиях приоритетов[23], политический плюрализм в Украине – ситуация, ad ovo, объективно обретающая позитивную направленность исключительно в контексте устоявшейся цивилизационной модели, – на практике вырождается в личностную конкуренцию политических лидеров, в контексте которой применяются самые нечистоплотные методы политической борьбы: от «грязных технологий» до «заказных» убийств[24].  И все это происходит на фоне – см. выше – тотальной маргинализации политической активности, как таковой.

  В итоге, политическая жизнь Украины с необходимостью оказывается обусловленной системой мировоззрения провинциальной  по духу бюрократии, как объективированным выражением воли менее всего ангажированного (т.е., по сути, не имеющего никаких политических убеждений, никаких социальных установок, помимо инстинкта власти и – что новое! – устремленности  к наживе) и, одновременно, наиболее опытного и заинтересованного[25] страта общества.

  В свете сказанного, украинский национализм, разумеется, едва ли вправе претендовать на роль самодостаточного фактора деформации политической жизни Украины (в сущности, нацификация проявляет себя, как частный случай глобального процесса «приватизации» власти). Однако, (ввиду имманентной идейной предрасположенности) становясь оружием в руках ангажированных политиков,  национализм (и российский, кстати, и украинский) начинает выполнять функцию идеологического обеспечения предельной плюрализации и последующей дифференциации (вплоть до обмельчания) политической активности, на практике, сводя действенность ее демократических институтов к «абсолютному нулю».

   И в этом смысле, негативные процессы, протекающие в политической жизни Украины, являются опосредованным следствием  актуализации общего феномена: нацификации.

 Социальный аспект.[26] Приведем несколько цитат из ранее опубликованных работ.

        «В целом, следует сказать, что анализ рынка труда на Украине приводит к самым неутешительным выводам. Так, например, хорошо известен тот факт, что в 1998 году занятость в Украине сокращалась быстрее, чем в предыдущие годы. По прогнозам до конца 1998 года занятость  уменьшилась  до 22 млн. человек с 22,6 млн. человек на конец  1997 года. При этом падение занятости в экономике в 1998 году  было  вызвано  дальнейшим  освобождением излишней рабочей силы на государственных и приватизированных предприятиях,  то  есть  поступательным переходом от скрытой до открытой безработицы…»

     «Число безработных в Украине в течение 1998 года возросло в более чем полтора раза по сравнению с 1997 годом. По данным  Госкомстата, на 1 января 1999 года статус безработного имели  1003,2 тыс. граждан,  а уровень  безработицы   на  1 февраля  составлял 3,3% от численности трудоспособного населения в трудоспособном возрасте,  а на конец  1999  года  ожидается  увеличение данного показателя до 5%...» 

   «…в настоящее время Донецкая область находится под угрозой депопуляции в связи с ухудшением всех демографических показателей -  рождаемости,  смертности,  естественного прироста, ожидаемой продолжительности жизни. Последний показатель, например, сократился   с 70 лет в 1989 г.  до 65 лет в 1995 г.,  а естественный прирост на 1000 человек в этот  период также уменьшился, то есть началась убыль населения. При этом необходимо отметить, что в целом, такая угроза распространяется на все области Украины…»

    «За 90-е годы в целом по Украине заметно повысились показатели и темпы роста заболеваемости отдельными видами недугов (в частности - инфекционными). Так, количество больных с впервые установленным диагнозом активного туберкулеза выросло (по сравнению с 1990 г.) в 1,5 раза. Особенно быстрыми темпами заболеваемость туберкулезом распространяется среди социально дезадаптированных контингентов (мигрантов, бездомных) - с 1986 г. в 60 раз…»

  «В результате сокращения расходов на здравоохранение из  бюджетных средств  значительно  уменьшились  расходы на приобретение  медикаментов, оборудования и инвентаря для  медицинских  учреждений. Ежегодно  наблюдается сокращение сети медицинских учреждений  системы Министерства здравоохранения, уменьшение численности врачей и  среднего  медицинского  персонала,  уменьшение обеспечения  бесплатными медицинскими препаратами и  питанием  в  стационарах,  что в  свою очередь влечет за собой ухудшение медицинского обслуживания населения…»

  «За 11  месяцев  1998 года номинальная заработная  плата в Донецкой области уменьшилась по сравнению с  1997 годом на 7,6% и составила в среднем по области 194,5 грн. (56,8 долларов по курсу Нацбанка Украины).  Оплата труда заметно снизилась практически во всех основных отраслях материального производства: в промышленности, в сельском хозяйстве,   на транспорте, в строительстве, в торговле и т.д….»

  «Снижение номинальной заработной платы в Донецкой области наряду с сохраняющими довольно высокие темпы инфляционными процессами (индекс инфляции в ноябре 1998 года   составил 103,0) обусловило и падение реальных заработков населения -  с начала 1998 года - на   21%.

      Кроме того, остается острой проблема получения того, что заработано - на середину ноября  1998 года задолженность по заработной плате составила 887,9 млн. грн., что эквивалентно 5,4 месяца работы трудящихся…»

    «Ежегодное снижение выпуска потребительских товаров,  которое  в среднем за год составляло по 19%, привело к тому, что в 1997 г.  их   объемы  равны  лишь 22,6%  от уровня производства за 1990 г…»

     «В Украине в 1998 году по сравнению с 1997 годом уменьшились, прежде всего, расходы на финансирование мероприятий по государственному регулированию цен (с 1,9 до  0,9%  ВВП),  образование (с 5,4 до 4,5%  ВВП),  охрану здоровья (с 4,3 до 3,7%  ВВП),  науку (с 0,63 до 0,4% ВВП), экономику (с 6,4 до 5,5% ВВП),  а также затраты целевых социальных фондов.

     В 1998  году  Украина  имела самый низкий за последние 5 лет  уровень расходов на образование  и  охрану  здоровья…»

   «В 1997 году по сравнению с 1996 годом темп снижения численности  работников  в городах Донецкой области  составил:  Снежное 85,4%,  Горловка - 86,4%,  Селидово  -  87,7%,  Красноармейск  - 88,8%,  Енакиево - 89,5% …»

   и так далее, и так далее … (см. Указ. Соч.)

    Из приведенных данных видно, что в Украине (Донбасс – конкретный пример, позволяющий судить о тенденциях, имеющих общий характер[27]) наблюдается планомерное снижение уровня жизни основной массы населения. При чем, указанный процесс сопровождается прогрессирующей социальной дифференциацией (см. предыдущий разделы), оттоком трудоспособного населения из производственной сферы, люмпенизацией малообеспеченых слоев народа, укрупнением миграционных (из малых городов – в деревню; из областных центров – в Киев; из Восточной Украины – в Центральную и Западную) и иммиграционных потоков (в РФ, США, Канаду и Западную Европу)[28], экономической и практической изоляцией отдельных административных единиц (малых городов, поселков, сел – у населения нет средств для погашения транспортных расходов), снижением показателей воспроизведения населения[29] и т.д., и т.п.

   Разумеется, прежде всего, упомянутые процессы обусловлены планомерным (несмотря на кратковременные стагнационные периоды) ухудшением экономической ситуации в Украине.

  Но дело не только в этом.

  В основе идеологии национализма лежит пренебрежение интересами и бытийными обстоятельствами конкретной личности во имя реализации «интересов нации[30]». В практическом ключе, реализацию данной установки организуют лидеры националистических движений[31]. В условиях современной Украины данная черта национализма находит ментальную опору в развязывании частнособственнических инстинктов представителей политической, экономической и интеллектуальной элит – процесс, прогрессирующий в современной Украине. Националистическое меньшинство «приватизирует» исторические судьбы народов (вариант глобализации); как реакция, каждый конкретный индивид обнаруживает стремление личностно «освоить» тот «участок» общественного бытия, который  оказывается ему «по силам». В итоге, социальная значимость всякого общественного института: от семьи до государства – подвергается разрушительной ревизии и – как результат - в обществе инициируются губительные процессы, о которых упоминалось выше.

  Иными словами, адепты национализма несут прямую ответственность за крушение привычной среды обитания Человека, включая социальную сферу, сферу производственных и – как результат – межличностных отношений, за формирование трагической социальной ситуации, в которой пребывает сегодня украинский народ.

  Национализм и общественное сознание.  Являясь, по определению, системой идеологических установок, национализм, прежде всего, ориентирован на трансформацию общественного сознания. Отчасти, роль нацификации, как ревизующего фактора общественного сознания (ее влияние на формирование специфики политического мышления,  социальных институтов, как итога актуализации ситуативной специфики  последнего  ets) описана в предыдущих разделах работы; другие ее проявления будут указаны ниже. Здесь же мы остановимся на тех психологических феноменах, которые в контексте заявленной темы представляются наиболее  впечатляющими.

   Так, скажем, начиная со времен референдума о государственной независимости, украинские социологи, с завидной периодичностью проводят опросы населения, имеющие целью выяснить, кем же, все-таки, осознают себя граждане Украины: украинцами, русскими, русскоязычными, русскокультурными ets.  При этом задаются вопросы: на каком языке вы думаете?, общаетесь в семье?, на производстве?,  книги каких (русских или украинских) авторов предпочитаете? и т.д., и т.п[32].

   По данным большинства упомянутых опросов[33], две трети граждан Украины  относят себя к категории «русскоязычных». Разумеется, это, само по себе, - серьезный повод для беспокойства.[34] И не единственный. Ближайшим следствием вербализации национальной самоидентификации (которая в условиях «деруссификации» Украины, проводимой администрацией Кучмы, обретает характер фрейдовской элиминации), является то обстоятельство, что русскоязычные респонденты с неизбежностью начинают примерять на себя роли «социальных изгоев»[35], что порождает в общественном сознании комплекс «национальной неполноценности» и, следующую отсюда, социальную апатию (вспомним социальное поведение индийских «неприкасаемых»).  Апатичность и, связанная с нею, социальная возбудимость обусловливают закономерную конфликтность общественной жизни в Украине, носящую – что логично! - спорадический характер.

  С другой стороны, педалирование национальной тематики в Украине, на практике, порождает  раздвоение общественного сознания, так что, в итоге, русскоязычные граждане Украины у себя на родине начинают ощущать себя русскими людьми, в России – украинцами, а на Западе или, скажем, в среднеазиатских республиках бывшего СССР – снова русскими. В конечном счете, как правило, в такой ситуации, человек утрачивает способность к национальной самоидентификации (пример Набокова) и, следовательно (см. русскую философию от Михайловского до Лосского), ощущение глубинной укорененности в  бытии[36].

   И это – далеко не игрушки! Ощущения «дома», «земли», «родины» - основополагающие в сознании личности (сравни: М. Хайдеггер). Вне понятий этого категориального ряда, Человек оказывается один на один с бесконечной вариативностью (изменчивостью) природы-как-таковой, социальной природы (истории), в частности, и пространственно-временного континуума (как отвлеченной категории). Немногие сильные личности способны выдержать испытание невыдуманным (поклон Жданову!) космополитизмом (вспомним русскую эмиграцию «первой волны»; вспомним украинских казаков, «растворившихся» в Иране!). Что же говорить о целом народе, испытуемом обезличиванием[37].

  Социальная апатия, помноженная на космополитизм, обусловливает развитие аморализма нации, который из поверхностной характеристики повседневной жизни перерастает в имманентную категорию общественного бытия. В этом качестве, аморализм (см. Тацита) являет себя, как признак крушения социума. В итоге, на поверхности социальной действительности происходит апологизация народных мифов, подобных байроновской интерпретации фигуры Мазепы, или шевченковских воспеваний «казачьей вольницы» («синие жупаны, золотые пики»), а в реальности осуществляется  аннигиляция целых пластов украинской культуры, как питательной среды общественного сознания.[38]

  Идейные националисты, разумеется, не могут не осознавать разрушительную силу своей идеологии.[39] Однако ими движет революционная (анти-эволюционная) по сути идея деструкции социальной действительности во имя реализации политических идеалов (скажем, идея построения новой имперской системы (идеологическая опора – понятие «пассионарности» Л.Гумилева) с центром в Львове)[40].

  Динамика и стагнация социальных процессов – диалектические категории. Революция и социальный консерватизм – в равной мере являются необходимыми составляющими становления развитого общества. Однако устойчивый перекос общественного сознания в сторону одного из указанных феноменов обусловливает – во втором случае – застой, а в первом – аннигиляцию исторических социумов (опять же: см. историков – от Плутарха до Рыбакова). Обретя статус государственной идеологии, революционные  идеологеммы с необходимостью перерождаются в консервативные.[41] Если же это не происходит (а некоторые из них имманентно не способны трансформации), социум разрушается. Иерархическая система ценностей («личность-семья-нация») объективно индивидуалистична. Индивидуализм, по определению, противоположен социализму (как совокупности концепций, ставящих во главу угла не личность, но общество). Вот почему национализм изначально революционен и в качестве такового – не поддается трансформации.

  Иными словами, в силу своей внутренней природы, национализм, в качестве государственной идеологии, объективно обусловливает разрушение Социума.  Что мы и наблюдаем в современной Украине.

  С другой стороны, совершенно понятно, что, внедряясь в структуры общественного сознания, национализм уничтожает также и самого себя, поскольку, десоциализируя общество, лишается питательной среды, в которой – единственным образом –  может существовать. В этом смысле, ни украинский, ни, скажем, русский национализм изначально не имеют исторической перспективы. Однако же в рамках нашей темы, важно то, уходя в небытие, национализм «уводит с собой» человеческие общности, через – по парадоксу – подавление личности, как массовидного феномена  (сравни, скажем, с манихейством, другими гностическими – особенно «мусульманскими» - учениями начала Новой эры). Обезличивание нации – верный залог грядущих социальных катаклизмов (см. историю времен Ивана Грозного; Иосифа Сталина и т.д., и т.п.) Имманентно конфликтная среда – неважный фундамент для строительства «молодых» империй (как известно, все исторические империи создавались путем вытеснения конфликтного начала вовне, сберегая внутреннюю целостность)! Между тем, являясь продуктом спонтанной критической ситуации, национализм, с необходимостью, воспроизводит  следующие. Иначе говоря, национализм, как феномен общественного сознания, манифестирует себя в качестве бациллы социального неблагополучия – микроба, несущего  в обычной ситуации  тяжелый социальный недуг, но, при известных обстоятельствах, способного «умертвить» «больного» (в данном случае: социальный организм).

  И все это, сказанное выше, в равной мере – сопоставьте сами! - относится, как к украинскому, так и к русскому национализму[42].

 Культурологический аспект. Ввиду многоаспектности культурологической проблематики выделим  в данном разделе следующие пункты: понятие культуры; религиозная жизнь Украины; языковая проблема в Украине;  межкультурный обмен; воспитание, образование и наука  в Украине; современное состояние материальной культуры в Украине; и, наконец, мораль и нравственность в Украине (как составляющая каждого подраздела), и последовательно их рассмотрим.

A) понятие «культуры».  Широко известно, что понятие «культура», в его современном значении, возникло сравнительно недавно: примерно, в середине XYIII века. В классической латыни термин «cultura» означает «возделывание», «воспитание», «образование», «почитание».

  Мыслители XYIII века отождествляли культуру с формами духовного и политического саморазвития общества и человека, причем натуралисты усматривали истоки данного феномена в «естественной природе Человека», а идеалисты видели его назначение в нравственном развитии личности. Позднее, в немецкой классической философии впервые была выработана антитеза «культуры» и «цивилизации» (термин, введенный в научный оборот французскими энциклопедистами).  При этом понятие «культура» трактовалось, как средоточие духовных, моральных и эстетических ценностей  противоположных утилитарно-внешним, сущностно вторичным  достижениям «цивилизации». Движение философской мысли от  просвещения (французские энциклопедисты)  к «романтизму» обусловило трансформацию категориального аппарата философских исследований. В итоге, во второй половине XIX века термин «цивилизация» стал означать деятельность, направленную на улучшение социального устройства, а понятие «культура» - усилия, сопряженные с внутренним усовершенствованием личности. Несколько позже, в философии истории И.Г. Гердера  сформировалась идея плавной эволюции культурного процесса, в котором не исчезают никакие духовные накопления. С другой стороны, Ф. Шлегель постулировал вывод, в соответствии с которым             главное в культуре – процесс схождения в единый центр существующих культурных тенденций. В XX веке понятие культуры разрабатывалось  в контексте социологии, антропологии и этнографии. Существенный вклад в формирование современного смысла этой категории сделали: О.Шпенглер (идея прерывности культуры), К.Ясперс (констатация наличия принципиально несоизмеримых культур), Х-Г. Гадамер (культура, как загерметизированный механизм), др. Сегодняшние исследователи усматривают в термине «культура» значение совокупности норм, ценностей и идеалов, выполняющих функцию ориентиров в современном обществе. Культура также есть множество способов и приемов человеческой деятельности (как материальной, так и духовной), объективированных, в том числе, и в предметных, материальных носителях (средствах труда, знаковых системах, проч.) Основное содержание данного понятия составляет его процессуальность; преемственность и дискретность (как трагический фактор), что, с одной стороны, позволяет выявлять происхождение норм и духовных стандартов, конституирующих культуру, а, с другой, - открывает возможность обнаруживать связи между антропологическим и собственно культурным, как живые, многомерные и взаимозависимые.                           

  Существование и политическое лоббирование определенных систем концептов, разумеется, оказывает существенное влияние на развитие культуры, обусловливая ее прогресс, регресс или – что также возможно – аннигиляцию. В свете сказанного, нацификация, по определению, является значимым фактором становления культуры, положительную или отрицательную направленность которого и следует выявить.

B) религиозная жизнь Украины, как показатель разрушения континуальности культуры[43].

Современная религиозная ситуация в Украине характеризуется наличием, взаимодействием и противостоянием множества религиозных культов, включая тоталитарные.

   Доминирующей конфессией в Украине является Украинская Православная Церковь Московского Патриархата (УПЦ МП), объединяющая около 35 миллионов верующих. В 1992 году, усилиями киевских властей (путем раскола УПЦ МП), в Украине был создан «Киевский Патриархат» (ныне – 3 тыс. приходов). Чуть позже - Украинская Автокефальная Церковь (около тысячи приходов). В западных областях страны значительное число приверженцев имеет Греко-Католическая (униатская) Церковь. В Крыму и, отчасти, в Донбассе - сильны позиции мусульманских религиозных лидеров. В Центральной Украине беспощадную  борьбу за «души» верующих ведут многочисленные корейские, американские, немецкие, английские проповедники, преимущественно, протестантского толка, в том числе баптисты, иеговисты, Церковь «Живое Слово» и т.д., и т.п. Наряду с «автохтонными» (христианскими) религиозными культами идеологическую экспансию в духовную жизнь страны осуществляют «иноземные» культовые организации: «индуистов» (включая кришнаитов, буддистов, ламаистов), АУМ СЕНРИКЁ, и т.д., и т.п. Не отстают от последних и проповедники  культов т.ск. «отечественного разлива», такие как, скажем, лидеры «Белого Братства» и адепты «российских» оккультных, мистических и «оздоровительных» «учений». Широкое распространение  в массах украинского населения получило увлечение «экстрасенсорикой», «народным целительством», «знахарством», «ведьмачеством», проч.  Элитарные слои привечают различных «медиумов» (включая «наследников» Тамплиеров), «спиритов», «гностиков», представителей различных направлений «сатанизма». 

   Все это, с одной стороны, является следствием насильственного разрушения устоявшейся в годы советской власти системы идеологических приоритетов и, взаимосвязанной с ней, системы ценностей, а, с другой, - является порождением  «погружения» основной части народа в «пограничную ситуацию» (см. экзистенциалистов) – положение вещей, при котором каждый индивид остро ощущает факт предельности личностного бытия, что, применительно к Украине, является элиминацией в духовную сферу факта осознания  ситуации элементарного выживания.

   Второй аспект данной констатации связан с апологизацией национализма связан опосредовано, через планомерное ухудшение экономической ситуации в Украине.

   Что же касается разрушения основ советской идеологии (и с этим, пожалуй, никто не будет спорить), то определяющую роль в указанном процессе, безусловно, играет ее антитеза: национализм.

    Однако, что же такое советская идеология?

    Кажется, Н. Бердяев в «Судьбе России» весьма убедительно доказал, что коммунистическое мировоззрение нашло адекватную почву в душе российского народа потому только, что, как калька, наложилось на те структуры общественного сознания, которые формировались  в духовной жизни россий            ского этноса веками: идея богоизбранности и богоносности России (сравни: «СССР – страна победившего социализма, образец для подражания для мирового пролетариата»; «КПСС – передовой отряд мирового пролетариата»); идея смирения перед властью (сравни: «КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи»); ориентация на «нищих духом» и обещание «посмертного воздания» (сравни: «пролетариат – могильщик капитала»; «коммунизм, как цель социалистического строительства»); идея «христианского образа жизни» (сравни: «от каждого по способностям, каждому – по труду»); идея нравственного самостояния личности, сформулированная в «девяти заповедях» (сравни: «Моральный кодекс строителя коммунизма») и т.д., и т.п.   

  Едва ли не центральное место в христианской доктрине занимает постулат о равенстве «эллина и иудея» перед Богом, что определяет мессианский, вселенский характер христианских учений.

  С другой стороны, суть национализма составляет этнический изоляционизм (вспомним, многочисленные «карты этнического расселения»  народов, опубликованные в последние годы, как русскими, так и украинскими националистами), национальная и религиозная нетерпимость (уп. - борьба с «зайдами» в период ВОВ; еврейские погромы начала века и участие боевиков УПА в карательных операциях СС в на Волыне и в Белоруссии; см. документальные свидетельства современного этноцита русскокультурного населения Украины). Идея смирения перед властью (априорное приятие существующего порядка вещей) в идейном национализме трансформируется в установку на «совершенствование» социальных институтов (хотя при этом, нередко используется традиционалистская риторика[44]). Ориентация на «нищих духом» подменяется протестантской, в существе своем,  идеологией «накопительства» (см., напр.: интервью одного из нынешних лидеров украинских националистов Дм. Корчинского[45]). Устремленность к нравственному самосовершенствованию (самостоянию) личности в националистической практике националистов лозунгом: «Все хорошо, что полезно Украине» (сравни: с «многовекторной политикой» Л. Кучмы; бесконечными обещаниями и беззастенчивым обманом партнеров по переговорам, к которым прибегали и администрация Л. Кравчука, и администрация Л. Кучмы, и украинский «истеблишмент», как целостный социальный феномен). И т.д., и т.п.: это перечисление можно продолжать бесконечно.

   В указанном смысле, национализм – в сущности своей – не только антикоммунистическая, но и антихристианская доктрина. В поисках социальной базы (учитывая духовные запросы населения), украинские (впрочем, как и российские) националисты декларируют приверженность общехристианским ценностям, редуцируя их комплекс к двум (не самым позитивным, с позиций православного духа[46]) идеологическим конструктам: мессианству, трактуемому как принуждение к конкретной системе мировидения, и патернализму, интерпретируемому, как личная приверженность вождям. Однако, «христианская» риторика националистов, на самом деле, как говорил И. Кант, – всего только «кажимость». Настаивая на «национальном характере» поместных Церквей, национализм, по факту, разрушает духовную опору «благодетельствуемых» народов[47] и, тем самым, отворяет нишу для экспансии в духовную жизнь инородным, включая тоталитарные, религиозным идеологеммам.

  Сущность духовной жизни нации составляет (см. выше) историческая преемственность основ мировоззрения (вне зависимости от «внешней» терминологии: «коммунизм» - «рай»; «генеральный секретарь» - «Самодержец всея Белые и Малыя… и проч.).  Национализм обусловливает прерывание (дискретизацию) духовной (мировоззренческой) традиции. В силу сказанного, национализм проявляет себя, как негативный фактор духовной жизни этносов, общественное сознание которых он трансформирует.

C) Содержание языковой проблемы в Украине составляет то обстоятельство, что подавляющее большинство населения страны говорит и думает на языке, отличном навязываемого идеологами национализма.

  Так, по упомянутой выше статистике (в данном случае - 1998 года), 84% опрошенных жителей Украины выступали за  повышение статуса русского языка в общегосударственном масштабе, 48,6% - за признание его вторым официальным по всей Украине, 35,4% - там, где этого хочет население. Находящиеся в нашем распоряжении данные недавних социологических опросов свидетельствуют о том, что с тех пор указанная ситуация изменилась несущественно.

  Однако же будем точны. Дело в том, что, в отличии, скажем, от Прибалтики, где автохтонное население разговаривает на языках балтийской и фино-угорской языковых групп, радикально отличных от славянских языков, жители различных регионов Украины в быту используют несовпадающие языковые диалекты. Например, в Донбассе, на улице и кухне, как правило, разговаривают на «суржике»: русском языке, с неправильными ударениями и местным произношением отдельных слов (существует также специфическая мелодика «донбасской» речи); в Днепропетровске, крупных городах столичного региона и Центральной Украины – на русском языке с инкорпорацией множества украинизмов; в Новороссии и Крыму – в подавляющем числе случаев – на чистом русском языке с активным использованием, зародившихся в приморских городах (вспомним Бабеля), жаргонных выражений (на основе языков, как тюркской, так и семито-хамитской языковых групп);  на Западе Украины – на языках, подвергшихся в XIX веке массированной полонизации и германизации и потому, в большинстве случаев, непонятных «среднему украинцу».

  Отдельная статья – язык украинской диаспоры, рассеянной, главным образом, в США и Канаде[48]. «Зарубежные украинцы» в письменной речи (дома, в большинстве случаев, они разговаривают на языке страны обитания) используют язык, сформированный на основе галичского диалекта, с существенными вкраплениями полонизмов и – чрезвычайно значимыми – американизмов. «Собственно»- украинским языком  - языком, на котором говорит та часть населения Украины, которая осознает себя украинцами - представители украинской диаспоры не владеют. Во всяком случае, в трудах (в сочинениях «мельниковцев», «бандеровцев», нынешних заокеанских идеологов украинского национализма) практически повсеместно встречаются языковые погрешности («ляпы»). 

   С точки зрения ведущих лингвистов России и Западной Европы различия между «собственно»-украинским и русским – меньшие, чем между баварским и саксонским  диалектами немецкого языка[49].

   Однако же украинский язык имеет свои особенности. И, прежде всего, они связаны с обстоятельствами его генезиса: с одной стороны, лингвистические нормы данного языка вырабатывались группой политически ангажированной (проавстрийски настроенной) украинской интеллигенции в XIX-нач.XX века, с другой, -  его лексический потенциал формировался в условиях украинского села. В связи с последним, современный украинский язык испытывает острую терминологическую недостаточность и, одновременно, переизбыток имплицитных форм выражения мысли (см. наречия: «Отож!», «Авжеж!», др.) и оскорбительных  (во всяком случае, ориентированных на уничижение личности) словообразований. Украинский язык чрезвычайно мелодичен (обилие гласных), но его потенциал не вполне соответствует требованиям, предъявляемым эпохой НТР.

    Как и все языки постиндустриального периода, современный украинский язык ныне подвергается массированной американизации (здесь играют роль и политические, и экономические, и технологические (компьютеризация жизни), и сугубо лингвистические обстоятельства: простота и строгость английского языка (в том числе, и отсутствие родовых и падежных окончаний)). Однако, в отличии от других языков, украинский насильственным образом полонизируется. Причем последний феномен выпадает из общей совокупности эксплицитных каузальных (причинно-следственных) связей.

  Далее. Со времен Ф.Шлеермахера, вплоть до М.Хайдеггера –Х.-Г.Гадамера и далее, в сегодняшний день, в мировой культурологии утверждалась точка зрения, в соответствии с которой главным индентификатором  самодостаточности нации является («естественный») язык.  Нужно сказать, что с позиций современного знания, указанное мнение представляется небесспорным[50]. Тем не менее, по факту (оставим в стороне историко-политологический аспект данного вопроса) оно получило широкое распространение в кругах адептов националистических идеологий. Как указывалось выше, русский и украинский языки – предельно близки (ближе русскому – разве что белорусский). Поэтому, для обоснования раздельности исторического бытия русского и украинского народов, националистам потребовалось видоизменение украинского языка (включая, условия его формирования)[51] в направлении его полонизации (теория «третьей точки зрения»)[52]. И лингвистическую (и политическую) базу своих идеологических «интенций» они обнаружили, с одной стороны, в диалектных формах украинского языка, распространенных в Западной Украине, а с другой – в языке зарубежной диаспоры.

   Отсюда возникла идея – как не парадоксально это звучит – «украинизации» украинского языка, т.е.  идея наращивания его лексического потенциала в направлении, противоположном, как общемировым тенденциям, так и естественной устремленности к использованию лексического багажа собственно-русского языка[53].

    В качестве реализаторов указанной идеи выступили галичская интеллигенция. Ее социальной базой стала интеллигенция киевская.

  Историческая память – странная вещь: в ее тенетах  ничего не пропадает бесследно.

   Начиная со времен монголо-татарского нашествия  население Западной Украины перманентно подвергалось иноземным культурным интервенциям и  едва ли не основным средством сохранения национальной самоидентификации для западных украинцев являлся язык. Именно поэтому, в частности, теперь, когда на Украину негадано «обрушилась» политическая независимость[54], главенствующее место в политическом сознании галичан заняла не экономическая (что следовало бы ожидать), но языковая проблематика.

   На самом же деле, галичане мало что определяют в украинском политическом раскладе. За неимением иных, их идеологеммы всего только используются украинской бюрократией для обоснования бесконтрольного грабежа собственного народа (см. выше[55]). Однако, ощутив возможность для реализации местечкового мировосприятия, западноукраинская интеллигенция проводит его в жизнь с той же агрессивностью и теми же методами, которые применялись в отношении ее самой в период полонизации и германизации[56]. 

   Иная мотивация у киевской (читай: советской провинциальной) интеллигенции.

   Помимо других, в Украине развивается процесс, который можно было бы назвать «эффектом пылесоса»: когда все материальные и духовные ресурсы страны с ускорением перемещаются в направлении из малых городов – в крупные, из Украины - по большей части – на Запад, и – в незначительном количестве – в Москву. Все, кто участвует в транзите указанных ресурсов (и, прежде всего, киевляне) естественным образом получают известные (как материальные, так и социальные) дивиденды, основополагающим гарантом обретения которых является государственная независимость. Поэтому, киевляне вообще, и киевская интеллигенция, в частности, оказываются существенным образом заинтересованными в государственном размежевании Украины и России, краеугольным камнем которого является (см. ранее) языковая проблема. Кроме того, «украинизация» украинского языка предполагает проведение огромной интеллектуальноемкой (а потому – высокооплачиваемой) работы по восполнению генетической лингвистической недостаточности первого, что в условиях повальной безработицы, прежде всего коснувшейся украинской интеллигенции (в этом отношении она мало отличается от российской!) является немаловажным мотивационным  фактором. 

   Киевская (еще вчера – повторюсь - советская) интеллигенция  - привычна к смене идеологических установок. В сущности, для «среднего» киевского интеллигента «вновь возродившийся» украинский язык  - такой же оруэловский «новояз», как язык начала 20-х годов (см.: «ГубХозУпр», «звездины», «ГОЭРЛО»). Вопреки стараниям «идейных» галичан, украинский язык, по-прежнему, мало отличается от русского. И поэтому, в условиях элементарного выживания, а также из соображений  (чаще всего, тщетных) возможной выгоды (престижные назначения и т.д., и т.п.) киевская интеллигенция  легко воспринимает изменение языковой политики. И это –  факт[57].

   Между тем, объективно, результатом трансформации украинского языка стало отчуждение «языка улицы» от «языка кабинетов»[58], языка народа от языка элиты. Очевидно, что указанный процесс может иметь далеко идущие социальные последствия (вспомним исторический опыт России от времен Петра I до времен героев Льва Толстого  и далее – к Октябрьской революции!). Об этом можно многое сказать.

  Однако в контексте настоящей работы достаточно констатировать, что идеологическое обоснование фактической  деформации украинского языка предоставляет, как не странно это звучит, украинский национализм. В этом смысле, с точки зрения теоретических посылов самого национализма (см. выше), указанный феномен обнаруживает себя, как деструктивный (дискретизирующий) фактор национальной культуры. Иначе говоря, сущность языковой проблемы в Украине на самом деле состоит не уничижении национальной идентичности русскоговорящей части населения, но в разрушении самого украинского языка, как источника и питательной среды национальной культуры.

  И именно это обстоятельство объективно игнорирует официальная российская пропаганда в Украине.

D) межкультурный обмен. Если пролистать подшивки современных украинских газет, то складывается впечатление, что культурная жизнь Украины никогда не бывала столь насыщенной, как в «постперестроечную» эпоху: фестивали, народные гуляния, различные юбилеи в кучмовской следуют Украине один за другим - и вместе, и попеременно. И это действительно так.[59].

  Не является секретом, что «фестивалитизация» Украины выполняет вполне транспарентную социальную функцию: во-первых, она служит средством «отмывания» денег крупного капитала; а, затем, - играет роль релаксатора, отвлекающего массы от насущных экономических проблем (своеобразная «рекреационная зона»). 

   И все это осуществляется под «малиновый звон» украинских масс-медиа, находящихся – без исключения - под жестким контролем местных олигархических кланов[60]. (Российские газеты и журналы (помимо тех, что завозят отдельные «челноки») в Украине не распространяются (запрещены Законом), те же, что издаются в самой Украине («Комсомольская правда», «Труд», «Известия», др.) де юре  существуют, как российко-украинские СП, работающие «под прикрытием» определенных политических группировок).  Аналогичная ситуация имеет место на украинском радио и TV[61].

  Кроме того, в Украине (по крайней мере, так было до самого последнего времени) принята порочная система налогообложения книгоиздательства, устанавливающая уплату сборов с каждого производственного цикла. Естественно, что в таких условиях, литературная активность в Украине осуществляется в режиме перманентного кризиса. С другой стороны, транспортировка печатной продукции из России в Украине затруднена административными мерами[62].

   В виду финансовых трудностей, а также в связи с «размыванием» читательского контингента[63], украинские библиотеки практически не функционируют. И это обстоятельство вполне устраивает местных националистов, поскольку более книжного фонда страны составляет русскоязычная литература. В итоге, местные библиотеки, едва ли не сознательно, лишаются возможности обновления фондов, в то время как, по признанию самих украинских библиотечных работников[64], система межбиблиотечного обмена фактически не имеет шансов на восстановление. В итоге, библиотеки утрачивают былой статус центров культурной жизни украинских регионов[65].

  Гастрольная и выставочная деятельность в Украине ограничены по финансовым обстоятельствам[66].

   Между тем, как говорилось выше, значительная часть населения Украины привыкла удовлетворять свои информационные и культурные запросы посредством русскоязычных изданий (фильмов, театральных постановок ets). Не имея возможности легально реагировать на потребительский спрос, украинские предприниматели прибегают к различным противозаконным акциям. Так, например, в последние годы в Украине активно развивается кабельное телевидение,[67] в значительной своей части, зиждущееся  на неприкрытом воровстве программ российских эфирных каналов и ретрансляция их по кабельным сетям.  Примерно такие же «схемы» (популярный в Украине термин) используются в книгоиздательстве, журналистике, провайдеровской деятельности.

  Музыкальное, театральное искусство, балет, художественные промыслы, пр. – все сферы культурной жизни страны, в принципе, пребывают в аналогичной ситуации[68].

  В большинстве политологических исследований приводится обширный статистический материал, иллюстрирующий обозначенные здесь процессы[69]. При этом, в качестве источников деградации межкультурных обменов (как в их институциональном, так в феноменальном проявлениях), указываются: недостаточность государственного финансирования учреждений культуры (как будто культура развивается исключительно в учреждениях!), экономические факторы (в том числе таможенные ограничения, как следствие культурного протекционизма), проявления политической нестабильности (включая ужесточение цензуры, как объективную административную реакцию на социальную  и  политическую нестабильность) и т.д., и т.п.

  Все  эти вещи и в самом деле ограничивают межкультурный обмен.

  Но дело не только в них. Истоки находятся много глубже.

  И, в том числе, в эскалации, идеологических установок украинского национализма.

  Так, в приведенной выше дефиниции культуры подчеркнута ее процессуальность, как социального феномена. Однако само понятие «процессуальность» предполагает не только временную, но и пространственную координату. Культура не может развиваться вне взаимодействия с другими культурами. И, в этом смысле, украинская  культура – не исключение.

   Существенными производными украинского национализма (интерполяциями идейного содержания) являются культурный изоляционизм, постулируемый, как средство сохранения самобытности культуры и культурный патернализм, как элемент протекционизма.

   На практике, культурный изоляционизм, через экономические факторы, ограничивает распространение украинской культуры вовне,[70] а протекционистская политика  - обедняет культурную традицию изнутри, так как предустанавливает, как социальную функцию, устремленность к «чистоте» культуры, в то время как последняя, по определению, – синтетическая категория. [71] 

 Общепризнанно, что культурные феномены, контекстуальны. И подмена культурной жизни страны (в данном контексте: межкультурных обменов) ее «фестивалитизацией»[72], зиждущейся на криминализации общественных отношений, объективно, сдерживают (если не препятствуют) ее становлению.

   В свете сказанного, украинский национализм ipso facto является негативным фактором  развития украинской культуры. Причем, его роль (как идеологического феномена) в разрушении культурной жизни, на самом деле, - на порядок  более значима, нежели экономического и политического  инструментария.

 В итоге, остается только сожалеть, что большинство отечественных украинистов указанное обстоятельство игнорируют, что порождает (как ответную реакцию) не только многочисленные перекосы российской культурной политики (от малофундированных культуррегерских проектов, таких как Украинский Культурный Центр на Арбате[73] до издания учебных пособий для русских школ в Украине в Москве[74]), но и, в целом, дестабилизирует атмосферу российско-украинских отношений.

  Иными словами, в действительности, изменение  существа российко-украинского диалога следует ожидать не на пути интенсификации межкультурных обменов, но наоборот: преображение «лица» украинской политики объективно приведет к оптимизации культурных интервенций.

 Россия не должна распылять средства и силы на развитие культурного обмена с Украиной. С ротацией современной политической элиты этот обмен в полном объеме восстановиться сам собой.

  И эту, впрочем, вполне тривиальную, мысль, в первую голову, хотелось бы донести до российских украинистов. Украинские же националисты, в своей практической деятельности, давно уже исходят из  ее осознания![75] 

 Вначале изгнание национализма из политической жизни Украины, а затем, интенсификация межкультурных обменов! – так, с нашей точки зрения, должны ставить вопрос ответственные российские политики. В противном случае, все усилия российской стороны с неизбежностью будут сведены к нулю. В силу природы украинского национализма.

E) воспитание, образование и наука в Украине.

Образование. Пожалуй, трудно найти  сферу культурной жизни Украины, которой тоталитарная сущность украинского национализма нанесла бы больший урон, нежели системе образования. Вот некоторые (далеко не полные) цифры, характеризующие его институциональный аспект[76].

  В 1990 году в Киеве функционировало 155 русских школ; ныне – осталось 10 (сокращение на 95%). В этом же году, в Западной Украине работало 300 средних учебных заведений, с преподаванием  на русском языке; теперь их 7  (сокращение на 97,7%). Общее уменьшение количества русских школ в Украине за период с 1990 по 2000 гг. (с учетом ситуации в Донбассе и Крыму, где – см. выше – украинизация развивается замедленными темпами) составило 89%[77]. Единственным официально признанным русскоязычным государственным ВУЗом в Украине ныне остается только Таврический университет (в советские времена практически все вузовское образование в Украине осуществлялось на русском языке). Все остальные высшие учебные заведения, даже в полностью русскоязычном Крыму и, в значительной мере, русскоговорящем (см. районы компактного расселения греков-эллинов, греков-татар, немцев, цыган, др.) Донбассе, постановлением Кабмина Украины от 27.11.97 г., переведены на украинский язык.

 Широкое распространение в Украине имеет система частного образования. Причем, только украиноязычные частные учебные заведения обладают правом на получение гос.дотации. Частные лицеи, гимназии и ВУЗы, где учебный процесс осуществляется на русском языке, выживают (если выживают) исключительно за счет популярности у населения.

  Далее. По сообщениям украинской прессы, в Севастополе, к примеру, проживает около 500 преподавателей русской словесности, но с момента образования независимой Украины система преподавания русского языка перестала получать государственную поддержку, и филологи-русисты остались без работы. Причем, по мнению многих известных украинских методистов, официальный учебник русского языка, признанный киевским Минбразом, не соответствует современным требованиям (впрочем, даже им школы обеспечены лишь на 30%). Методические пособия, необходимые для преподавателей русской словесности, обновляющиеся в России ежегодно, на Украине не издаются с 1992 года. С того же времени не проводятся олимпиады по русскому языку. Городские библиотеки уже несколько лет не получают новые издания русской классической литературы. (Гоголя и других  классиков, писавших на русском языке, изучают в переводе на украинский!)

  В общей сложности в 90-е годы XX в. на деньги Дж. Сороса в Украине было выпущено свыше 90 новых учебных пособий. В некоторых из них, подготовленных украинской эмиграцией в Канаде и США, насчитывается четыре (!) русско-украинских войны! Понятно, что “русскими” назвать школы, где преподают по таким учебникам, можно только с издевательской намерениями[78].  Что же говорить об учебниках биологии, химии, физике?  (представьте себе звучание, скажем, понятий «однодольные растения», «индукция», название элементов Периодической таблицы Менделеева – в нашем распоряжении есть один такой экземпляр!)

   Но все это – только «лицевая» сторона «медали». А есть еще и «оборотная»!

    Не секрет, что наиболее гарантированным в социальном плане общественным стратом современной Украины является бюрократия, извлекающая прибыль, главным образом, посредством «росчерка пера». В соответствии  Законами «незалежной» Украины, в большинстве регионов этого государства, делопроизводство переведено на украинский язык. Всякий родитель желает своему ребенку обеспеченного будущего. Поэтому, вопреки сказанному выше относительно сегодняшней популярности частных русскоязычных учебных заведений, наиболее «продвинутые» родители – тем не менее - пытаются устраивать своих детей в детские сады, школы и ВУЗы, в которых учебный и воспитательный процессы осуществляются на украинском языке. Отсюда – у неискушенного наблюдателя возникает иллюзия престижности и, следовательно, перспективности украиноязычного образования в Украине, чего, на самом деле, конечно, не так.

     Как уже говорилось выше, в ходе своего исторического развития, украинский язык не выработал лингвистических средств экспликации сложных понятий эпохи НТР. Причем, речь идет не только о технических или прикладных областях знания, но и о гуманитаристике, как таковой  (как «перевести» на украинский  термин «эманация»?; помните булгаковское «кот» и «кит»?)

   В современной педагогике полагается трюизмом утверждение о том, что важнейшим фактором усвояемости предмета является преподавание на «естественном» языке. Сегодня в Украине в школьную и ВУЗовскую образовательную практику  активно внедряется галичский «новояз». В результате дети просто усваивают материал, предлагаемый им на языке, отличном от того, на котором они разговаривают дома, общаются со сверстниками на улице[79].

    Как бы там ни было, остается непреложным фактом, что уровень массового образования в Украине – на порядок ниже, нежели в России[80] (об этом свидетельствуют множество фактов, одним из наиболее показательных из которых является низкая (по сравнению с выпускниками российских учебных заведений) конкурентноспособность украинской молодежи на внутреннем («СНГ-овском») и мировом рынках интеллектуальноемкого труда).  Причем, истоки деградации украинской системы образования  следует искать в эскалации идеологии украинского национализма.

  О современном состоянии украинской науки приходится говорить предельно кратко: практически ее уже нет.

  И это – закономерно. Так, скажем, как известно, гуманитаристика, по определению, развивается в атмосфере свободы самовыражения личности и в контексте удовлетворительного финансового обеспечения. И первое, и второе в кучмовской Украине напрочь отсутствуют.

   Стремление Человека к познанию - неодолимо. Отсюда – одним из наиболее существенных показателей отсутствия интеллектуальной активности в Украине является интенсификация «утечки мозгов»[81]. Сегодня, на смену развитой гуманитаристики в Украине приходит квази-история (вот показательный пример: обоснование основания Иерусалима украинскими казаками – обрат. вниман. на корень «рус»), квази–философия (вам не приходилось читать Ф. Ницше в украинском переводе?), квази- политология (как обоснование специфичности украинской политики и формирование эмпирической базы «черных технологий»), квази- антропология (учет антропологических различий черепов  украинцев и «москалей») и т.д., и т.п.  

  Как упоминалось выше, широкое распространение в Украине получили всякого рода квази-научные доктрины, вроде «новой хронологии» акад. Фоменко, фрейдизма (в наиболее вульгарных его описаниях), различных проявлений примитивного натурализма и панпсихизма[82].

    Другой негативный процесс, развивающийся в украинской науке, связан  – назовем его так –  с «синдромом Отрепьева». Сущность этого явления состоит в том, что всякий провинциальный кандидат наук стремится упрочить свой социальный статус путем присвоения (иногда - но не непременно! -  при содействии членов своей корпорации) высоких  академических званий.  В итоге, в Украине, как грибы, растут многообразные «университеты»[83], возглавляемые «изредка санкционированными» Киевом академиками и докторами наук. В подавляющем числе, подобные «академики» не только абсолютно не способны к научной деятельности, но и говорить-то правильно не умеют. Причем,  ни на русском языке, ни по-украински. Более того, как правило, «дипломы», выдаваемые подобными «учебными» заведениями, не признаются нигде, за пределами «поселков городского типа», в которых выданы. Впрочем, последнее обстоятельство отнюдь не мешает местечковым «ученым» «снимать обильные финансовые урожаи» с  «нивы» народного образования[84].

    Положение дел с техническим образованием в Украине вполне убедительно характеризует недавняя катастрофа АН-70, который, по мысли его создателей, должен был стать «стартовой ступенью» грядущего взлета украинской экономики.

   И это крушение – отнюдь не случайность. В нем, как в капле воды, отразились все составляющие системного кризиса, разразившегося в Украине: экономическое,  социальное, духовное обнищание нации ets.

   Но вернемся к науке. Идеологический и - прежде всего! – финансовый прессинг  украинской науки имеет следствием экстесификацию научных контактов: научные центры не располагают достаточными средствами для закупки специальной литературы; научное общение затруднено несопоставимой стоимостью ж\д билетов внутри Украины на транзит; между тем, как безвинная ссылка на труды российских авторов способна вызвать столь резкую негативную реакцию ангажированных коллег, что соискатель научных степеней, скорее решается прибегнуть к неприкрытой компиляции, нежели  упоминать использованные источники![85].   В итоге, «украинская» научная мысль, с необходимостью, начинает двигаться в направлении, отличном от линии развития мировой науки. Иначе говоря, украинские научные школы, одна за другой, выпадают из соответствующих научных парадигм (см. раб. Куна). При этом, в виду своей малочисленности, а также по финансовым и интеллектуальным обстоятельствам (что делать: украинская наука формировалась, главным образом, как отраслевая!), они оказываются не в состоянии консолидироваться в формировании новых развитых научных сообществ (см. там же), конкурировать с устоявшимися научными направлениями, и, как следствие, с неизбежностью, погибают[86].

  С другой стороны, общеизвестно, что в процессе становления мировой науки (кто-нибудь будет отрицать тот факт, что наука - явление историческое?), на каждом конкретном его этапе, та или иная дисциплина берет на себя функцию интегрирующей среды, обеспечивающей поступательное продвижение вперед. В Средние века эту роль выполняла латынь, в Новое время – математика, позже – физика, теперь – совокупность компьютерных технологий, еще не обретшая общепризнанного наименования (быть может – технология Искусственного интеллекта?) и, как не странно это звучит, - политология.[87] Национализм, как изоляционистская идеология, противоположен любому из интегрирующих начал. Сегодня украинский национализм, по факту, уничтожает национальную политологию, редуцируя ее сложность к совокупности избирательных технологий да к набору малофундированных идеологических аксиом, а завтра (если у него хватит сил) он выступит против всеобщей компьютеризации (см. пример мусульманских стран), ибо «сетевой» тип мышления, по определению, противоположен изоляционистской составляющей национализма. И - очень может быть! - мы скоро станет свидетелями эскалации указанного процесса: вначале, через фальсификацию неограниченного информационного обмена  (суть виртуального общения), затем, с использованием традиционалистской риторики, через противостояние хайдеггеровскому «поставу» (экспансии цивилизации – см. выше - в духовные сферы; здесь очевидно пойдут в ход «заключения» медицинских «экспертов» о пагубности использования компьютера в быту, другие благоглупости) и так далее (в общем виде, указанный сценарий всем известен – он не раз применялся в истории разных народов!).

  И  этому не нужно удивляться: национализм, в сущности своей, - катализатор аналитизма[88].  Научные открытия, как и все культурные феномены (см. выше), в генезисе своем, - синтетичны (обусловлены научной традицией). В этом смысле, национализм противоположен науке (гуманитаристике во всяком случае), а потому ретрограден.

   В практическом плане, «деруссификация» украинской науки,  через интервенцию в  сферы, как естественнонаучных, так гуманитарных дисциплин, галичского «новояза» и изоляционистского (хуторского) мировидения, обусловливает  ее неизбежную маргинализацию[89]. И все это происходит на фоне тотальной «чукчализации» подрастающего поколения[90], формируя духовный вакуум, как объективную среду  морального разложения.

  Иначе говоря,  система высшего и среднего образования Украины, украинская наука сегодня де-факто ориентированы на подрыв преемственности поколений, вне которой невозможен прирост знания, как неспешного, глубинного, личностного, поступательного (пошагового) процесса. В техническом отношении, это обусловливает неизбежное отставание украинской интеллектуальной элиты от технического прогресса[91], обрекая будущие поколения украинцев (граждан Украины) на  подчиненное  положение в постиндустриальном обществе. В гуманитарном смысле, разрушение науки и образования порождает ситуацию духовного вакуума, приводящую не только к агрессивной экспансии феноменов квази-культуры в духовную жизнь общества, но и, на бытовом уровне, росту преступности, алкоголизма, наркомании, проституции, др. показателей морального разложения.

  Еще раз. Сформулируем корректно: в формировании указанной ситуации в культурной жизни Украины принимают участие несколько факторов. Однако роль катализатора энтропийных процессов в данном случае берет на себя идеология национализма.  

   Дальше. В соответствии с постулатами современной педагогики, воспитание (формирование личности), в значительной мере обусловленное физическими и физиологическими факторами, главным образом, происходит в трех средах: семье, школе, как социальных институтов и кампании, как среде сверстников (в приложении к кучмовской Украине, - часто и густо, в производственной среде).

  Если говорить кратко[92], то родственные отношения в современной Украине, в значительной мере, редуцированы к совместному добываю средств к существованию. Иными словами, семейные отношения подменяются производственными. Производственные отношения имеют свою специфику, предполагающую (и обосновывающие!) конкуренцию, как средство оптимизации производственной деятельности, относительную автономность производящих субъектов, многоуровневость их включенности в производственный  процесс. В реальности, производственные отношения в современной Украине сводятся к прогрессирующей (ранжированной) «приватизации» тех или иных фрагментов социального бытия.[93] В воровстве в Украине участвуют все: все страты общества, каждый индивид в своей социальной нише. Между тем, воровство, как социальный феномен, слабо коррелируется с понятием «стабильность» и, во многом, оказывается обусловленным элементарной удачей. В итоге, в такой «производственной деятельности» одним везет больше, другим – меньше. Как следствие, удачливые воры имеют более «крепкие» семьи; неудачливые – менее[94].  Причем, восприятие семейной среды, как производственной, обусловливает отчуждение родителей и детей, жен и мужей и, во всяком случае, порождает взаимное безразличие к судьбам друг друга.

    В итоге, нормальной семьи - семьи, в общеупотребимом значении этого слова, - как содружества разнополых и разновозрастных индивидов, основанного,  прежде всего, на принципах взаимной любви, содействия к максимальному раскрытию личности каждого его (содружества) члена и добровольного взаимного удовлетворения насущных (естественных) потребностей, функционирующего как среда, оптимизирующая воспроизведение и адаптацию подрастающего поколения к «взрослой» жизни    -  сегодня в Украине не имеет никто.

  Еще раз: для большинства современных украинцев (и мужчин, и женщин, и стариков, и детей) семья – всего только, более или менее, доходное предприятие. Соответственно, ни о каком семейном воспитании в Украине в говорить не приходится.

  О нравственной ситуации в украинских учебных заведениях – см. выше. Думается, она мало способствует становлению гармонически развитой личности. Причем, в данном отношении негативные процессы, развивающиеся в системе украинского наробраза, находят эмпирическое подтверждение в производственной (и внепроизводственной) практике трудовых коллективов, порождая у юношества иллюзию социальной укорененности  аморализма, как жизненной программы.

  В конечном счете, все упомянутые процессы находят свое разрешение на улице, где, как  трава, растут публичные дома, роскошествует нетрудовая (трейдерская или компрадорская) буржуазия и нищенствует украинская интеллигенция[95],[96].  В итоге, украинские дети обретают качественно иной социальный опыт, нежели их родители, а  родителям, в свою очередь, оказываются безразличными духовные  запросы детей. Отсюда – тургеневская проблема «отцов и детей» в Украине закономерно  перерастает в ситуацию безнадежной борьбы нынешних взрослых с влиянием «мокрецов», описанную в повести братьев Стругатских.[97]

     Продолжать по этой теме можно было бы долго[98]. Но новые факты не смогут отменить очевидной истины: воспитание, как осознанный, целенаправленный педагогический процесс, ориентированный, с одной стороны, на развитие и отображение культурной традиции в сознательной деятельности и нравственном облике подрастающего поколения, а, с другой,  на  подготовку детей к продуктивной социальной деятельности, как обязательного условия  общественного (включая семейного) благополучия и душевного комфорта, в современном украинском обществе, практически, не воспроизводится. Дети растут «непосредственно по Руссо»: в соответствии с физиологическими и ментальными предустановками.

  По М.Мид (см выше) воспитание является важнейшим фактором становления национального характера. Так вот, в Украине указанный фактор фактически нивелирован.

 Есть ли в сложившейся ситуации доля ответственности украинского национализма?  Наш ответ: есть!

  В приведенном выше определении подчеркнута процессуальность культуры, как социального феномена, ее кореллятивность другим социальным  явлениям. В той мере, в которой ближайшим следствием национализации, стало то обстоятельство, что все социальные процессы (политические, экономические, проч.) в Украине приобрели энтропийную направленность (см выше: речь идет об упрощении традиционных социальных институтов, в том числе: крахе семьи, катастрофическом падении доверия к органам власти ets),  в контексте всех феноменов культуры[99], как производных от  многомерности социального бытия, по определению,  выхолащивается позитивное содержание. Национализм стимулировал развитие социальной энтропии.  Социальная энтропия, вкупе с национализмом обусловливает дискретизацию культурной традиции. Все это, в результате, находит воплощение и отражается в процессе воспитания. Так формируется curculus vitiosus, в основе  - идеология национализма. Nil admirari!

F) современное состояние материальной культуры в Украине. В общепринятом толковании, материальная культура это совокупность вещественных продуктов созидательной деятельности человека, отображающая устойчивые характеристики исторических состояний общественного сознания тех или иных человеческих общностей. В свете сказанного, материальная культура  (орудия труда, машины и механизмы, архитектурные (жилые и производственные) сооружения, материальные плоды производства (народных промыслов)) обусловлена и отражает общее состояние культуры.

   Прямым подтверждением сказанному является современный уровень развития материальной культуры в Украине: в Донецке и Львове, Харькове и Днепропетровске, повсюду остановлены фабрики и заводы; на смену сложным производственным системам приходят народные промыслы; рушиться промышленность; устаревают основные фонды; утрачиваются производственные навыки; не функционирует в нормальном режиме коммунальная сфера и, как следствие,  не ремонтируются и разрушаются жилые дома; разворовываются объекты общественного (в том числе, и муниципального) назначения; при содействии иностранных экспертов, осуществляется разукрупнение и распродажа промышленных предприятий; наиболее рентабельные отрасли промышленности сдаются в концессию или продаются «с молотка» (в том числе, и российским предпринимателям); бытовая техника, автомобили, общественный транспорт – все заменяется импортными аналогами.[100]

   Не лучшая ситуация складывается и в селе, где рушится вековой уклад жизни. И вот почему.

   Дело в том, что, в отличии, скажем, от Зауральской России и Западной Украины, в Восточной, Южной и Центральной Украине сельскохозяйственное производство традиционно строилось на основе общинного замлепользования (читайте, скажем, Олеся Гончара или Лесю Украинку). Отечественным аналогом апологизируемого ныне фермерского хозяйства в Украине являлась хуторская (фольварк) система, распространенная в Западных областях (вспомним границы применения Магдебургского права). Как упоминалось выше эпифеномены, по сути, местечкового («галичского») мировосприятия сегодня оказались востребованы украинской политической элитой. Более того, на практике проявилось созвучие их внешних характеристик (хутор-фермер, газда – ковбой, проч.) американской системе ценностей. В итоге, земельный вопрос в Украине встал в несколько ином ракурсе, нежели в России. Оставив в стороне перипетии политической борьбы, скажем только что в «сухом остатке» оказался украинский Закон о частной собственности на землю, относительно недавно принятый Верховной Радой.
 С принятием этого документа, земля в Украине стала одним из наиболее ликвидных товаров,[101] и, к настоящему времени, активно раскупается. Отсюда - на месте бывших колхозов и совхозов формируются громадные «латифундии».

   Нужно сказать, что в большинстве случаев, вновь возникшие украинские «земельные магнаты»  имеют весьма отдаленное представление о специфике аграрного производства[102]. С другой стороны, опытные украинские селяне (вот вам – историческая память!) также не спешат идти в «наймы» к новым «хозяевам жизни». Ко всему прочему, машинный парк сельского хозяйства Украины безнадежно устарел, а для его обновления ни у государства, ни в частном секторе (это ведь не землю скупать за гроши!) нет свободных финансовых средств. Нет также денег для сезонных закупок топлива. Кризис неплатежей сотрясает украинское «хлеборобство»[103].

    Последствия развития указанной ситуации прогнозировать весьма не сложно. Очевидно, что, в ближайшее время, Украине будет прогрессировать процесс сокращения посевных площадей, обширные земельные угодья которой (знаменитый украинский чернозем!)  и без того, в значительной своей части, лежат в  запущении, следует ожидать дальнейшее падение рентабельности сельскохозяйственного производства, интенсификацию оттока населения из села, упрощения агротехнических приемов, а трудолюбивое украинское крестьянство, как кормится,  так и будет кормится, главным образом, за счет примитивного огородничества (горожане-то давно уже привыкли питаться дешевыми импортными суррогатами!)

  Вот так – наглядно и очевидно - разрушение вековых традиций землепользования способно обусловить кризис процветающей отрасли производства[104].

Нам могут возразить: «Неужели Вы совсем не видите позитивных явлений в сфере материальной культуры Украины?»

-         Что делать, действительно не усматриваю! Незначительный прирост производства в текущем финансовом году, с моей точки зрения, является прямой экстраполяций экстесивных экономических процессов, происходящий в Российской Федерации (повышение мировых цен на нефть обусловило улучшение экономических показателей в РФ и – как следствие (через газовую трубу!) – в Украине). Необходимость экономии импортируемых углеводородов  стимулировала развитие (в отрицание общемировых тенденций) угольной и – далее, по производственной цепочке – химической, металлургической промышленности. Распродажа земельных угодий пополнила государственную казну. И подобных экономических «фантомов» можно привести во множестве.

  Дело не в них. А в том, что в прошедшее десятилетие Украина не определила свое место в системе специализации и кооперации мирового продукта. В чем, помимо негативных составляющих, специфичность украинского продукта? Сельское хозяйство? Но в Болгарии, Австралии, Нидерландах  производят более качественные молоко, сметану, бекон! Машиностроение? Но германская техника надежней! Рабочая сила? В среднеазиатских республиках она дешевле, а в России –  квалифицированней!

  В Украине бурно развиваются коммуникации? Но в Москве – интенсивнее! Украина компьютеризируется? Но ведь монополией на элементную базу компьютеризации владеют Соединенные Штаты!

  Что нового (самобытного) появилось на внутреннем рынке Украины в годы правления Кравчука-Кучмы? Чем обогатилась ее материальная культура с момента провозглашения суверенитета? Галичскими «вышиванками»?  Различными сортами пива (Ах, какое вкусное пиво «Оболонь»!)? Собраниями сочинений Тараса Шевченко?

     Думается, что ответ – очевиден. Более того, он закономерен. И, в значительной своей части, обусловлен – как не парадоксально это звучит на первый взгляд –  эскалацией украинского национализма.

   И вот почему. Являясь, по сути, индивидуалистической идеологией, национализм стимулировал развязывание частнособственнических инстинктов у элитарной части населения и, тем самым,  содействовал их возведению в ранг, в начале, государственной, а, затем, и социальной (ментальной) установки.  Естественным следствием активизации частнособственнической стихии («хватательных» рефлексов новых буржуа)  стали раздробление экономического потенциала и дифференциация хозяйственной жизни страны. Вместе с тем, индивидуализм, как система мировидения, вошел в противоречие с многовековой традицией хозяйственной деятельности.

   Производственный опыт нелегко обрести, а утратить – сущие пустяки![105]

   Естественной реакцией культурной традиции на экспансию индивидуалистической психологии явилась стагнация продуктивной экономической активности. Итогом стало закономерное разрушение материальной культуры.

   Как-то, на лекции в университете, один (ныне покойный) преподаватель  посетовал: «К сожалению, рост торговли в археологическом смысле никак нельзя зафиксировать. Дело в том, что, на месте торга, по большому счету, ничего не остается: один - купил товар и ушел; второй - продал товар и ушел;  что же искать в земле археологам: лоток? халат? весы?» 

   Так вот, надо полагать, что будущие поколения историков будут испытывать серьезные затруднения в экспликации современной украинской культуры.

 И винить в этом, как ни странно,  окажется некого.

     Разве что, местечковый национализм…

 Подведем промежуточный итог.

  Объективное состояние национальной культуры актуализируется в духовных и материальных феноменах. Отечественная культурология в качестве таковых поминает: машины (в широком смысле слова: средства производства; в Украине – японские, корейские, немецкие, американские, в лучшем случае – устаревшие советские), сооружения (в распространенном толковании: произведения архитектуры; если говорить в принципиальном плане, то в Украине их не за что воздвигать); результаты познания (в Украине – закрытие Чернобыльской АЭС, крушение АН-70, «утечка мозгов»); произведения искусства (сходите на бульвар Пушкина в Донецке, посмотрите, как местные художники за бесценок продают картины московским «нуворюсам»; съездите в Мариуполь, понаблюдайте, как эти произведения переправляются за рубеж; обратите внимание на оформление украинских изданий, интерьер жилых домов, проч.); нормы морали и права (вам приходилось  в вечерние часы бывать на Тверской?; а украинские воровство и взяточничество скоро войдут в народный фольклор!); человеческие способности и силы, реализуемые в действии (сравни: данные о моральном и физическом оскудении украинской нации, о ее физическом уничтожении – см. подшивки украинских газет); эпифеномены мировоззрения (национализм, как нацизм, прикрывающийся лозунгом национальной независимости); способы и средства общения людей (деруссификация, как средство уничтожения, прежде всего, русского, а, затем, и украинского языков; конфликтность, продажность и лживость, как способы «взаимодействия» с внешним миром).

  В настоящей работе  рассматривались: специфические особенности современной религиозной ситуации в Украине, средства и способы актуализации и разрешения языковой проблемы[106],  обстоятельства межкультурного (российско-украинского) обмена в постсоветскую эпоху; проблемы воспитания, образования и науки в Украине; современное состояние материальной культуры в этом государстве и – как составляющие

каждого упомянутого дискурса – нравственные аспекты обозначенных проблем.

  В ходе проведенного исследования выяснилось, что, в силу имманентных обстоятельств, украинских национализм актуализируется, как деструктивный фактор в становлении указанных сфер общественного бытия. 

  Национализм оказывает разрушительное влияние на развитие основополагающих структурных элементов национальной культуры. Это значит, что национализм манифестирует себя, как анти-культурное явление; национализм оппозитен национальной культуре.

  И это - естественный вывод из изложенного материала[107].

Понятие национальной самобытности. Специфика национальной самобытности в условиях эскалации украинского  национализма.   

  Пожалуй, впервые в отечественной историографии (литературе) проблематика национальной самобытности была затронута еще в «Повести временных лет»[108]. Затем ее отблески, отголоски, отзвуки проявлялись в – последовательно -  величайшем произведении древнерусской словесности (1185?,1187?, 1194-1196?1198-1199 гг.?) – «Слове о полку Игореве»;[109] «Поучении Владимира Мономаха», «Степенной книге», «Житие Авваакума», др.[110]  Гораздо позже, в XIX веке, – в трудах братьев И.С. и К.С. Аксаковых,  И.В. и П.В. Киреевских, А.И Кошелева, Ю.Ф.Самарина, А.С.Хомякова, В.А.Черкасского, в  «Русской беседе», в «Сельском благоустройстве» указанная тема начала обретать концептуальный характер. XX век одарил российскую общественную мысль сочинениями Н.А.Бердяева, М.М.Бахтина,  Д.С.Лихачева, переведших (в совокупности) исследования русского духа  в плоскость философского дискурса. Однако наиболее полную  свою экспликацию идея национальной самобытности получила, на наш взгляд, в трудах Л.Н. Гумилева[111].              

  Нужно сказать, что еще и сегодня европейская культурологическая и культурософская мысль, с нашей точки зрения, не в полной мере оценили глубину творческого наследия Гумилева. И это не случайно. Дело в том, что в осознании феномена национального начала в общественном бытии, в большинстве своем, европейцы двигались индуктивным путем: от многомерности конкретной личности (включая ее животную ипостась – см. К.-Г.Юнга) к ментальным конструктам  человеческих общностей (М.Блок, Лефевр, школа «Анналов»). Для русского же мышления  такой подход изначально оказался не приемлемым, ибо русский человек a priori исходит из категории «мира».[112]. В указанном смысле, концепция Гумилева – прямое продолжение русской культурной традиции. И вот отчего, в противоположность западной философии, Гумилев сумел сформулировать понятие национальной самобытности, отличное от категории национального характера.

  Нужно сказать, что, как и большинство русских мыслителей,  Л.Гумилев не был философом в строгом (западноевропейском) смысле этого слова, таким как Г.В.Ф. Гегель, И.Кант или А.Шопенгауэр. И поэтому в  текстах Гумилева вы не найдете строгую дефиницию термина «национальная самобытность»; он оперировал другими категориями: «пассионарный взрыв», «этнология», «гармоническая личность». Но, думается, в сущности, дело в другом: Гумилев впервые объединил в понятии «этнос» географические, физические, физиологические, социальные, психологические, культурологические (включая этические, лингвистические ets), политические  аспекты современной гуманитаристики, которые до него рассматривались исключительно в качестве изолированных эпифеноменов. Причем соединил их не эклектично, но синтетическим образом, так что, в результате возникла многомерная целостность, определяющая (холизм) новый ракурс историософской проблематики. Тем самым, Гумилев открыл возможность дистинкции понятия «национальной самобытности», которое, в нашем понимании (т.е., в сущности, прямо по Гумилеву) означает совокупность экономических, политических, социальных, ментальных, культурных (во всей их многогранности: от конфессиональных и лингвистических до материальных и этических) характеристик жизнедеятельности народа, проживающего на конкретной территории в определенный (долгосрочный) исторический период.

 Национальная самобытность – динамическое понятие, однако, оно менее изменчиво, чем политологические феномены. Национальная самобытность фундирована психическими характеристиками личности; вместе с тем, она зиждется не только на культурных (включая ценностные, этические, поведенческие, педагогические) стереотипах, развивающихся в контексте определенной культурной традиции, но и объективно оказывается обусловленной спецификой хозяйственной практики, политических ситуаций, физических и физиологических состояний исторических этносов. Национальная самобытность включает в себя специфические характеристики мировидения (готовностей, установок, предрасположенностей) личности; и, одновременно, охватывает актуальные феномены человеческой активности. Национальная самобытность – всего только почти невесомая надстройка над бездной коллективного бессознательного, но ее действенность коренным образом определяет, как исторические судьбы развитых этносов, так и биографические обстоятельства отдельных личностей. Национальная самобытность коррелятивна понятию «цивилизация», но не тождественна и не оппозитна ему. Национальная самобытность обусловлена природными катаклизмами и, в равной мере, способна к активному противостоянию стихиям. Национальная самобытность укоренена в народных обычаях; она рефлектируется в специфике функционирования государственных институтов; и, наряду с этим, отнюдь не ограничивается мифотворчеством и не оказывает прямого влияния на  формирование институциональных составляющих государственной власти.

   Иными словами, «национальное своеобразие», по сути своей, является новым культурологическим понятием, отличным от категории «национального характера» (сугубо психологический термин!), и его появлению мы обязаны, прежде всего,  теоретическим разработкам этнологии Л.Н. Гумилева.

   Далее. Если исходить из методологии западноевропейского холизма (от А.Н. Уайтхеда, А.Бергсона, Я.Смэтса до А.Лемана, А.Мейр-Абиха, Дж.Холдена и П.Дюгема, У.Куайна, Т.С.Куна, П.К.Фейеабенда и далее – к феноменологии и гештальт-психологии)   –  целое больше, чем сумма его частей. В этом смысле, негативное влияние национализма на составляющие национальной самобытности  - значительнее, нежели описанные выше его феноменальные проявления. Можно уничтожить значительную часть народа (как это было, скажем, с армянами (резня, устроенная младотурками), древними иудеями (итог подавления восстаний римлянами) проч.), но оставшиеся в живых сохранят национальную самобытность, как основу для возрождения исторического этноса. Вообще говоря (огрубляя вопрос) развитой (не архаический) этнос извне уничтожить вообще невозможно. В исторические времена, его можно было ассимилировать, путем предложения более сложной цивилизационной перспективы (черные булгары завоевали население славянской Болгарии и, как итог, ославянились; конквистадоры покорили Южную Америку и Испания потеряла статус мировой державы, а майя теперь называются «латиносами»), но в эпоху НТР, главное достижение которой – коммуникационный прорыв, попытки дезавуации национальной самобытности a priori обречены к неудаче. В основе аннигиляции исторических этносов (от шумеров до удэге) лежит изоляционистская политическая практика, густо замешанная на первобытном национализме. Национализм, как сберегающая (внешне – консервативная) идеология, по определению, является конденсатором изоляционистских  политических интенций. Изоляционизм – гибелен. Вот почему, по факту, гибелен и национализм.

 Иными словами, и контексте составляющих национальной самобытности, и в отношении к целостности этого понятия, национализм проявляет себя, в качестве  деструктивной категории и, следовательно, отстаивание (сохранение и развитие) национальной идентичности предполагает противостояние национализму. Во всех его видах (метечковых, региональных, «космополитических») и формах (от бытового зоологического национализма до национализма «идейного», концептуального).

Ceterum censeo Carthaginem esse delendam!